КУРИНЫЙ АПОКРИФ Нескончаемый дробный гул бомбардировки бастионов Севастополя музыкой смерти завораживал обитателей полуразрушенных насыпей и куртин, из которых, время от времени, как из-под земли, вырывались длинные языки пламени и порохового дыма, посылая к неприятелю плевки свинца и чугуна. Из низких декабрьских туч, с хвостами горящих запальных трубок сыпались одна за другой мортирные бомбы и пушечные гранаты. Их разрывы вновь и вновь перепахивали глину и щебень изуродованных боевых позиций, орудийных двориков, блиндажей и землянок, укрытий прислуги и пороховых погребов. Иногда, сотрясая всё вокруг, из земли вырастал огромный огненный султан и медленно оседал, опадая, в сопровождении обломков дерева, металла, обрывков человеческих тел. Это, точно посланная с редута «Виктория» английская мортирная бомба небывалого калибра пробила толстый свод погреба боезапаса и лишила жерла орудий их пропитания, с таким трудом поднесённого к позициям пушек, под непрерывным ружейным огнём неприятельских штуцерников, по извилистой глубокой траншее вдоль склона холма, вершиною которого был бастион. Ежесекундная неизбежность смерти рождала фатализм и нечеловеческое спокойствие орудийной обслуги. Мёртвые и искалеченные человеческие тела оттаскивались поодаль, чтобы не быть помехой службе. Там они ждали своего часа, когда солдатики похоронной команды, под покровом багрового ночного мрака доползшие по траншее до бастиона, приберут скорбный груз и доставят останки к Фонтанной площади, откуда санитарные фуры, запряжённые измождёнными мулами, отвезут тела к Графской пристани, к Перевозу на Северную сторону и Братское кладбище. Тех, кто ещё проявлял признаки жизни, относили к дому Благородного Собрания, на осмотр и неотложную хирургию для разделения жизнеспособного мяса и гниющих останков. На бастионе продолжалась работа. Притихшая под утро бомбардировка позволила усталым матросам разжечь самовар и накрыть в блиндаже стол к чаю. Хлеб, баранки, сухая вяленая рыба, сало и трофейная голова сыра поместились на выскобленном кривым матросским ножом-бебутом столе. Запел самовар, собираясь закипеть, как вдруг, ломая неошкуреные брёвна перекрытия, в блиндаж плюхнулась мортирная бомба. Все оторопели, глядя на дымный сноп искр, рвущихся наружу из запальной трубки в боку снаряда. Ближний, молоденький комендор с «Селафаила» Ваня Черемисин пискнул тоненьким фальцетом: «Курится…, сейчас лопнет…» Пожилой Александров, в запачканной кровью и глиной парусиновой робе, подносчик зарядов второго орудия, подхватил закипающий самовар и, ударом ноги опрокинув долой стол со снедью и Ваню Черемисина, вылил кипяток на фонтанчик запального пламени бомбы. Миг спустя, в облаке пара прояснилось улыбающееся лицо матроса: «Курится, курится… Что же ты, Ванька, курица или матрос?» Все облегчённо рассмеялись. Пришлось вновь разжигать и ставить самовар, какой же матросский завтрак без чаю?
