Перевод статьи, источник: https://www.spiegel.de «Heff ju schocklett?» Население опасалось новой волны разрушений, когда британские танки двинулись к Гамбургу. Но, город сдался без боя. Мартин Клумбис, которому тогда было пять лет, вспоминает последние дни войны. «30 апреля Адольф Гитлер застрелился в берлинском фюрербункере. Три дня спустя, 3 мая 1945 года, британские танки ворвались в Гамбург. Двумя годами ранее американские и британские самолеты уже наносили массированные авиаудары по ганзейскому городу, сбросив в общей сложности около 8500 тонн бомб под кодовым названием "Операция Гоморра". В огне погибло около 34 000 жителей Гамбурга. Казалось, что на город обрушился гнев Господний. Дальнейших разрушений удалось избежать в 1945 году: Генерал Алвин Вольц был обязан по приказу фюрера, как и другие военачальники, защищать Гамбург до конца, но он понимал безнадежность ситуации. Штабной врач Герман Бурхард и Альберт Шефер, генеральный директор завода «Phoenix-Werke», в конце апреля согласовали с британскими военными план сдачи Гамбурга без боя. Шефер пронес предложение британцев о капитуляции в своем ботинке в командный бункер гауляйтеру Карлу Кауфману - и тот согласился. Мартин Клумбис (родился в 1939 году) рассказывает о том, как он пережил окончание войны вместе с матерью и сестрой во временном доме в Гамбурге, район Изербрук. Говорят, что многие люди до самого конца питали иллюзорные надежды или даже убеждения в окончательной победе Германии. Говорить об окончании войны в менее прославляющем тоне было небезопасно. Конечно, не разрешалось говорить, что Германия может быть побеждена. Никто не знал наверняка, кому можно доверять. Фанатики и доносчики могут таиться повсюду. В общем напряжении в воздухе повисли вопросы о том, что может произойти и как долго это будет продолжаться. Я думаю, что мою мать волновало ближайшее будущее. Нам приходилось справляться самостоятельно со всеми трудностями. Однажды вечером при свете парафиновой лампы она склонилась над столом и тихо прошептала мне то, что я, вероятно, должен был принять как утешение: «Хуже, чем сейчас, уже быть не может». Она ошиблась... Скоро стало не хватать не только еды, но и всего необходимого для жизни. Взрослые слушали сообщения немецкой пропаганды с приемников: «немецкие войска сражались героически» - в действительности же это были лишь обрывки собранных вместе частей. Они действительно отступали от «линии перехвата» к «линии перехвата», но якобы только для того, чтобы иметь возможность более эффективно отразить врага. Моя мать твердила: «Вы сами в это не верите». В любом случае, подразделения союзников приближались к Эльбе и границам Гамбурга. Все чаще и чаще, мы, мальчишки, под мнимой защитой нависающей крыши, откидывали головы назад, чтобы посмотреть, как в небе гудят бомбардировщики и истребители, направляясь к Шлезвиг-Гольштейну. Мы были совершенно беспечны, как будто какой-то внутренний голос говорил нам, что война для нас уже закончилась. «Томми не обижают детей» По вечерам, когда дверь и ставни были закрыты, мама настраивала радиоприемник и слушала писклявые мелодии. Она с огромным напряжением слушала голос, говоривший по-немецки. Речь шла о фронте, войне и сохранении спокойствия. Мне не разрешалось ничего рассказывать о том, что мама делала на улице. Мы выросли на войне и не знали ничего другого. Как могло все вдруг стать другим? Послевоенное время, жизнь без тревог, страхов и опасностей - мы не могли себе этого представить. Неужели нам больше никогда не придется прятаться? Сможем ли мы говорить то, что хотим? Нам было ясно, что мы не должны радоваться слишком рано. К нам пришли Томми, англичане, не русские. «Томми не обижают детей», - так говорили. Моя мать хорошо это знала. Взрослые мало что обсуждали с нами, детьми, воздух вибрировал от напряжения. Мы заметили неуверенность взрослых, как они были взволнованы, как они перешептывались. Теперь пришло время им признаться, самокритично спросить себя, в какой степени они были вовлечены в систему нацистского правления, за что они должны нести ответственность. Фотографии и документы были рассортированы - и вскоре из труб вышло много темного дыма. Однако тем, кого разбомбили, нечего было сжигать. Моей матери почти нечего было бояться, как и моему отцу. Его даже не было дома, возможно, его уже не было в живых. Мы не имели ни малейшего представления о том, где он находится. Поскольку во всех домах жили семьи моряков, большинство мужчин были на флоте или в гражданском судоходстве. «Пойдем, война закончилась!» Время от времени моя мать стояла в саду с соседом. Любопытствуя, я стоял в стороне, не понимая, о чем идет речь. Я слышал что-то о восстании, побеге, освобождении и изнасиловании. Многие страхи теперь доминировали над взрослыми. Мне казалось, что моя мать с нетерпением ждет Томми. Первое время в условиях оккупации может стать хаотичным. Может быть, англичане тоже захотят устроить беспорядки? Разве у иностранных солдат не было достаточно причин, чтобы отомстить немцам? Вдруг наступило 3 мая, утром на площади появился большой плакат: «Объявление! Командующий британскими оккупационными войсками отдал следующие приказы: Сегодня в полдень оккупационные войска начнут входить в город. С 13:00 населению запрещено выходить на улицу, за исключением работников коммунальных служб (электро-, газо- и водоснабжения). Продолжительность комендантского часа зависит от дисциплинированности населения. Ответственность за реализацию этой меры возложена на полицию Гамбурга. В случае несоблюдения приказа будет применяться оружие. Движение транспорта будет прекращено в 12 часов дня. Гамбург, 3 мая 1945 года» Новость распространилась как лесной пожар. Моя мама также взяла меня за руку и сказала: «Пойдем, война закончилась!». Когда мы проходили мимо нашего убежища, она сказала: «Теперь нам не нужно там прятаться». Она забрала из коляски мою младшую сестру Аннелиз, которая стояла в саду, и положила ее на диван. Затем мама набрала воды из крана перед домом и тщательно закрыла входную дверь. «Облака дыма и адский шум» Гамбург был сдан британцам за пять дней до общей капитуляции Германии - без боя, без сопротивления. Комендантский час продлился всего около 24 часов, до девяти часов 4 мая. Для нас, детей, эта дата означала величайшую радость: играть на улице и не бояться бомб и осколков снарядов. Я не помню никаких возгласов, объятий или танцев от радости. У моей матери, должно быть, преобладало чувство облегчения: нам больше не нужно было бояться воздушных тревог. С этим ужасом и страхом за детей отныне было покончено. Играть с боеприпасами было строго запрещено. Вскоре после этого я сидел на пешеходной дорожке Зюльдорфер Ландштрассе со своими товарищами и восхищался нескончаемой колонной танков. Они испускали зловонные, синеватые клубы дыма и с адским шумом катились в сторону Шлезвиг-Гольштейна. Это были англичане, которым предстояло обеспечить победу над нацистской Германией на северо-западе страны вплоть до границы с Данией. Мужчины с кожаными кепками на головах высунулись из башен своих танков. Другие солдаты сидели снаружи, явно наслаждаясь поездкой на свежем воздухе. Застенчивость и смущение преодолели. Это были наши враги - все они приветливо махали нам руками. Мы махали им в ответ, среди нас царило приподнятое настроение. Некоторые дети и молодые люди что-то кричали англичанам. Я не понимал, что они так возбужденно кричат. Только когда старший мальчик просветил меня, я присоединился к ним, протянул руку, как и другие, и крикнул: «Heff ju schocklett?». Это были мои первые слова на английском языке. Но, мне так и не удалось попробовать шоколад. Я так и не узнал, каким он был на вкус…
